Это очень частная, не героическая история, история обычного человека. Просто Великая Отечественная состоит из миллиона историй, а героизм – он и в том, чтобы выжить. Костромич Михаил АПЕКИШЕВ – в 1941 году 26-летий солдат советский армии – через полвека после войны рассказал о том, что ему пришлось пережить.
Весной 41-го года рядовой Михаил Апекишев (он родом из Сусанинского района) готовился к возвращению домой – к жене и сыну, к себе домой, в Сусанинский район. В армию его забрали почти два года назад — в 1939 году, и до конца службы оставалось буквально полтора-два месяца. С апреля 41-го их часть стояла у Тирасполя (в Молдавии), не очень далеко от границы.
— Все знали, что война будет, — вспоминал Михаил Федорович. — Не знали только, какой день. Каждый день ждали бомбежки. У нас куча оружия в этой Бессарабии была – черт знает, сколько его было.
…Воскресенье было, Троица, и нам зачитали приказ – война началась. Немецкие самолеты над нами летали – и никто по ним не стрелял. Мы тут же поехали ближе к фронту. 15 дней все на одном месте стояли, на реке Прут. Потом дали приказ отступать. Сначала мы днем отступали, а потом и ночью, много техники потеряли. А 1-го августа они окружили всю нашу дивизию.
Рассказ Михаила Апекишева чрезвычайно неэмоционален. Он практически не дает оценок, только фиксирует события, кстати, с мельчайшими деталями. Родственники Михаила Федоровича говорят, что он и по жизни был такой же – спокойный- спокойный. «Может, его это и спасло», — считала его жена.
– Куда не поедем, везде немцы… 7-го августа снаряд попал в нашу пушку (Михаил был артиллеристом – Авт.). С тех пор в глазах радуги (К концу жизни Михаил Апекишев практически ослеп – Авт.). Везти у нас контуженных было некуда. Фронта, позиции не было. Мы пушку возили, наводчик стоял у колеса, а я в сторонке немного. Вдруг вижу: снаряд мимо нас летит, и говорю: «Филиппов, сейчас и второй полетит. Это пристрелка идет, сейчас и второй будет». А он-то новый паренек, майского набора. И говорит: «Да все это фигня!». И тут второй летит. Я сразу нагнулся, меня не задело – а его всего изрешетило, и не пикнул. Нигде ни крови, ничего, а руки как плети, перебило все.
Потом батарею нашу смяли немецкие танки. В лес зашли, а там лежат в яме раненые, никто им не помогает. Тут старшина из другой батареи – кормит ужином, и мне дал поесть…
В этом месте в рассказе Михаила Федоровича, кроме темы войны, возникает еще одна вещь – тема еды. Дальше она идет постоянно – через полвека фронтовик позабыл имена некоторых людей и мест, но – с мельчайшими деталями — вспоминает о том, что ему удалось поесть. Все 4 года военных скитаний Михаила Апекишева – это постоянное, какое-то нечеловеческое недоедание. Возможно, поэтому память с мельчайшими подробностями сохранила и воспоминания о «гречневой каше с молоком», и каравае хлеба, съеденных на Украине, и «свеколке», которую удалось выдернуть из земли, пока их гнали в плен.
— Немец в кольцо на 100 км нас окружил. Всех нас они рассеяли. Куда нам деваться? Что делать? Винтовку я свою спрятал. И пошли мы в поле, решили — там переспим, а потом будем к своим прорываться. Идем – а там немцы! И повели они нас в лес, у них уже много наших было. Заставили они нас окопы выкопать. Всех обыскали, бритву отняли. Бумажник им свой дал – там у меня облигации были и деньги, они посмотрели и обратно подали. И 7 дней вели нас до города Винницы (это уже Украина), каждый день по 40 км. Мы немытые, полуголодные. Зерна овса выкалупываем из земли и жуем.
…В Виннице-то, милый мой, стоит офицер — всех нас просматривает, вдруг видит в строю один человек, переодетый в крестьянское. И кричит: «Юда, юда!» («Еврей, еврей!»). Вытащил его из строя, и заставил всех своих называть. Будочка там у них стояла – там пытки устраивали, евреев, политруков, комиссаров. Стоишь – руки кверху, на голове стакан с водой, пока не упадешь. Потом расстреливали. Давали нам по кружке просяного чая, пили из консервных банок. Выпьешь и вся еда. 100 человек в день умирало от голоду.
Следующие недели прошли также – их либо гнали вперед, либо перевозили в вагонах. По-прежнему почти не кормили. И вот как-то вечером их – по 100 человек в вагон – посадили в поезд на Тернополь.
— Поезд идет, километров 20 отъехали, наверное, от Шепетовки. Тут одна мысль – как бы убежать. Один такой волевой говорит: я в окно выпрыгну, когда поезд пойдет. Я близко у двери сижу – говорю, давайте попробуем двери-то открыть. А они взяли и раздвинулись! Мы и давать прыгать – все друг за другом, в канаву. Темно. Поезд прошел, ни одного выстрела.
Михаил Апекишев до конца жизни будет гадать – почему тогда двери вагона не закрыли? По ошибке? Или – скорее всего — кто-то пожалел молодых ребят, понимая, что их ждет в лагере – дал им шанс.
Начались скитания по оккупированной немцами Украине.
— И пошли мы по селам. Сразу по огородам – нет ли там чего. Тыква, или, может, картофелина какая. Ничего не было. Потом пошли на огонек. Постучались. Отпер дед: – Ой, хлопцы, вы откуда такие несчастные? Ну-ка давайте, буду вас кормить – принес два кувшина молока, хлеба нам. Поели – дедушка видит, у меня ни шинели, ни фуражки, ничего нет на голове. Фуражку мне дал, пальто старое. И вот пошли мы от села до села, семь дней — в одном селе ночуем, в другом.
На Украине Михаил Федорович (местные называли его «Михалка») провел семь месяцев. Староста пристраивал его по разным домам – и он там работал за еду.
— В мае месяце, не помню, какого числа, приходит староста и говорит: «Михалка, всех пленных отправляют в Германию. Нам сорок человек велели собрать, не убегайте никуда – все равно бесполезно». И привезли нас в Германию.
— Привезли нас в колючей проволокой огороженный барак. Приходит шеф и говорит: будете хорошо работать – суп будем давать хороший, мясо, колбасу. Ни разу не давали! Вместо этого – брюква. Варили из брюквы суп все три года, что я там был.
Михаила Апекишева отправили работать на завод – делать танковые механизмы, в паре с немцем. Здесь работало много пленных русских.
— Немцев у нас на заводе почти не было, все на фронте. Французов было много, голландцев. Они хорошо жили, пайки получали. Даже в кино ходили, нас-то не пускали. А потом американцы пришли. Сорок один раз бомбили. Один раз вечером, в 43-м, в октябре месяце, час бросали бомбы. Елки-палки!
Освободили их американцы ( советская армия и армия союзников шли в Германии навстречу друг другу) 7 апреля. Американцы с нашими обращались хорошо.
— Они нас так кормили, ой! Две банки тушенки в день! Свиное сало, и банка селедки. Утром – чай, и банку на комнату галет, и хлеба пол-буханочки 500 гр, и шоколаду. И по мешку яблок привезли. Потом они нас на аэродром перевезли, там казармы были, и все чин по чину. Мы организовали там полк, военным делом занимались – строевая подготовка была, и тактика.
И вот как-то американцы посадили русских пленных в вагоны, снабдили сухим пайком, и привезли на Эльбу, где и передали нашим.
— Там два моста деревянных: русских по трое в ряд – на нашу сторону идем. А на другом мосту – французы и итальянцы к ним идут.
…Наш офицер нас обыскал – может, оружие, карты есть или приборы какие. Ничего у нас не было. Потом пешком шли 70 километров, пришли в фильтрующий лагерь (то есть в фильтрационный – здесь «органы» проверяли наших пленных – не сотрудничали ли с фашистами – Авт.). Там наш полковник встретил – речь толканул. Проверим, говорит, вас всех – потом пойдете в армию.
Полвека прошло, и в 90-е годы семья Апекишевых смогла увидеть его «дело» из архивов НКВД: оказалось, что рассказ рядового Апекишева здесь тщательно проверяли, но ничего крамольного не накопали. Но материалы грозного учреждения все-таки принесли пользу: эти бумаги стали доказательством для Германии, которая в середине 90-х стала выплачивать бывшим русским пленным компенсации за их подневольный труд. И Михаил Федорович за свою трехлетнюю работу на немецком заводе получил, вспоминают родственники, примерно 1100 дойчмарок.
Потом нас в запасной батальон определили. Два или три месяца там был, а потом демобилизация. И я домой вернулся.
Дома он не был почти 7 лет – ушел в 1939 году. Жена и маленький сын четыре года ничего-ничего о нем не знали. После войны у них родился еще один сын, а в 50-е годы они из Сусанинского района переехали в Кострому.
Михаил Апекишев умер в 2002 году. Рассказ о пережитом на войне он закончил простыми словами, сказанными негромким голосом:
«Все так и было. Не дай Бог никому».
Костромская область будет разрабатывать туристические туры на любой вкус и кошелек, узнал KOSTROMA.TODAY. «Нужно формировать…
Костромичей научили, как правильно оплачивать проезд картой, узнал KOSTROMA.TODAY. Как сообщает ОГКУ “Организатор перевозок Костромской…
Городским депутатам не очень понравился ремонт Сусанинской площади, узнал KOSTROMA.TODAY. Накануне они сходили в рейд…
По информации регионального департамента безопасности, ночью и утром 6 мая температура воздуха в регионе опустится до…
Кострому снова затопило, узнал KOSTROMA.TODAY. По словам горожан, после проливного дождя несколько улиц ушли под…
Костромичка застряла в ванной комнате - ей помогли спасатели, узнал KOSTROMA.TODAY. Как сообщает ОГБУ "Пожарно…
Сайт использует cookies